Южно-Африканская Республика — одно из немногих государств, которые в XX веке пережили системную расовую диктатуру, полностью оформленную в правовую, экономическую и социальную конструкцию, и сумели выйти из нее без полномасштабной гражданской войны. Но цена, которую заплатила страна за этот переход, остается предметом споров и сомнений.
Апартеид — это политика и система законов, направленная на строгое разделение людей по расовым, этническим или национальным признакам и обеспечение привилегий одной группы при угнетении другой. И ЮАР — самый громкий пример в мире, где апартеид был реализован и продержался долгие годы, с 1948-го по 1994-й.
Система дискриминации была тщательно выстроенным, бюрократически оформленным проектом белого господства, продолжением колониальной логики, перенесенной во внутреннюю политику нового государства. С 1795 до 1910 года ЮАР была британской колонией, и апартеид вырос из британской имперской модели сегрегации, известной по колониям в Индии, Кении, Родезии. Главное «новшество» состояло в том, что в Южно-Африканской республике расовая иерархия была закреплена законом.
«Закон о регистрации населения» 1950 года (требование для всех жителей ЮАР старше 16 лет быть зарегистрированными по расовой принадлежности), запреты на смешанные браки, территориальная сегрегация, ограничения на образование и передвижение — все это не просто осуществлялось полицейскими мерами, но и описывалось властями как естественный порядок вещей.
В положении постоянной институционализированной неполноценности оказались 85% населения страны. Чернокожие и coloured (то есть любые небелые) жители не имели права голоса, их принудительно переселяли в «бантустаны» — резервации, где не было доступа к инфраструктуре и медицине. «Мир белых» обеспечивался не только насилием, но и за счет эксплуатации труда тех, кто не имел политического представительства или возможности получить полноценное образование.
Сопротивление апартеиду, включая деятельность Африканского национального конгресса и массовые протесты, жестко подавлялось. Убийство, аресты, пытки — все это было в арсенале правительственных групп.
В 1994 году, после десятилетий борьбы, бойкотов, вооруженного сопротивления и международных санкций, апартеид пал. Борец за права угнетенных жителей страны Нельсон Мандела, отсидевший в тюрьме 27 лет, стал президентом.
Но к судебному преследованию ответственных за преступления апартеида это не привело. Появилась только Комиссия истины и примирения — амбициозная структура, возглавляемая архиепископом и активистом Десмондом Туту.
Целью комиссии стало не наказание, а обнародование правды. Любой, кто совершал преступления в эпоху апартеида, мог попросить об амнистии, если он «откровенно и публично» признавал совершенное. Хотя удовлетворено было лишь 849 таких прошений из 6 241, этот шаг был попыткой примирить страну, избежать эскалации насилия, построить общее будущее. Комиссия должна была стать катарсисом, коллективной исповедью. Как говорил Туту, «прощение не означает оправдание того, что было сделано. Простить — значит отказаться от своего права отплатить преступнику той же монетой».
Получилось ли в действительности примирение? И если палачи не были наказаны, а жертвы не получили компенсации, то кому в конечном счете оказалось выгодно забывание под видом прощения?
Комиссия провела больше двух с половиной тысяч слушаний — публичных, зачастую транслируемых в прямом эфире. Звучали страшные свидетельства: о пытках током, массовых убийствах, изнасилованиях, стерилизациях, похищениях и бесследных исчезновениях. Люди рассказывали, как полицейские сжигали тела, чтобы скрыть улики, как детей убивали гранатами в собственных домах.
Палачи и мучители зачитывали свои признания, порой без раскаяния, а иногда даже с оттенком гордости или хладнокровной отстраненности. Одним из них был Эжен де Кок, бывший руководитель печально известного эскадрона смерти C10, фактически государственной террористической ячейки. Его называли «первородным злом» за жестокость и эффективность. Он давал показания с маниакальной точностью, описывая, как прятал трупы, как взрывал автомобили, вербовал агентов, — не упуская никаких деталей, вплоть до размеров мешков, в которые упаковывал тела.
Отдельные фигуранты, отказавшиеся признаться или уличенные в жестоких убийствах и пытках, были осуждены, но таких дел было немного. Большинство остались на свободе, сохранили свои капиталы, позиции, связи. Полицейские начальники ушли на пенсию, генералы стали консультантами, политики — бизнесменами. Корпорации, извлекавшие прибыль из режима апартеида, не понесли экономической ответственности. Белое богатство, выстроенное на системе расового рабства и насилия, осталось неприкосновенным.
С самого начала работы Комиссия истины и примирения в ЮАР имела строго очерченные рамки. Ее задачей было расследовать «грубые нарушения прав человека», совершенные с 1960 по 1994 год, то есть акты насилия: пытки, убийства, похищения. Но экономическое насилие, структурная эксплуатация и институционализированное отчуждение — все то, что составляло суть апартеида как системы — оказались за скобками.
Как отмечали критики, «речь шла о пытках и расстрелах, но не о земле, труде, собственности и богатстве». Между тем апартеид был не просто системой сегрегации, но и способом воспроизводства экономической власти через отчуждение чернокожего населения от ресурсов: принудительное переселение, запрет на владение землей за пределами резервированных территорий, ограничение доступа к образованию и рабочим местам, закрепление дешевого труда. Все это формировало фундамент расовой экономики, которая пережила режим. Об этом много говорила Антье Крог. В 1996–1998 годах она освещала деятельность комиссии как радиожурналистка, а затем написала книгу «Country of My Skull» [«Страна моего черепа». — Пер. ред.] о том, как громкие признания преступлений перемежались бездействием в отношении экономических ресурсов и нередко не приводили к каким-либо правовым или реституционным результатам.
В слабых сторонах работы комиссии стоит винить не только ее саму, но и рекомендательный характер ее заключений, не имеющих реальной законной силы. Это привело к тому, что выделенные правительством средства для компенсаций жертвам оказались в четыре раза меньше рекомендуемых, а реальные выплаты — и того меньше или вообще не были выданы. Предложенный комиссией дополнительный налог для предприятий, получавших выгоду от режима апартеида, был отвергнут (вместо налога их призвали добровольно внести свой вклад в фонд репараций).
Южноафриканский опыт стал своего рода глобальным прецедентом. После него комиссии истины и справедливости возникали в Сьерра-Леоне, Либерии, Перу, Чили, Канаде, Ирландии — сейчас их больше полусотни. Но главный вопрос, который они не всегда готовы задавать: возможна ли подлинная деколонизация и признание трагедий истории без перераспределения власти и капитала? Можно ли примириться с прошлым, если оно продолжает определять настоящее неравным доступом к ресурсам и возможностям, иерархиями и привилегиями?
По мнению доктора Пумлы Гободо‑Мадикизелы, бывшей участницы южноафриканской комиссии и исследовательницы исторических травм, «необходимо примирение не только с виновниками, но и с пособниками апартеида». Сегодня, когда преступления колониальных империй в Алжире, Индии, Кении, Намибии или Индонезии все еще не признаны в полной мере, пример ЮАР становится не только уроком, но и предостережением. Комиссия истины может стать актом общественного очищения, но может и превратиться в спектакль — красивый и трогательный, но не раскрывающий реальных причин трагедии. Примирение без решения проблем — это просто продолжение старого порядка.
ЮАР избежала хаоса, но не избежала других последствий апартеида. Белые по-прежнему богаты, чернокожие по-прежнему бедны (по некоторым данным, составляющие меньше 10% населения белые южноафриканцы в среднем зарабатывают почти в три раза больше своих чернокожих сограждан). Общий уровень бедности — выше 60%, безработицы — выше 30%. Белые домохозяйства зарабатывают в пять раз больше. Коэффициент Джини отражает крайнее расслоение общества, сохраняются расовые, образовательные и территориальные барьеры. Financial Times сообщает, что по итогам 2024 года в стране было совершено почти 27 тысяч убийств — один из самых высоких показателей в мире.
Комиссия истины и примирения стала актом исторического мужества и беспрецедентным экспериментом. Как отметил преподобный Питер Стори (борец с апартеидом и капеллан в тюрьме, где сидел Нельсон Мандела), она стала «местом, где виновные открыли для себя боль быть прощенными, потому что невиновные готовы были нести еще большую боль прощения», но также и актом политического компромисса. Она показала не только то, что путь к справедливости не всегда лежит через трибунал вроде нюрнбергского, но и то, что без социального восстановления «примирение» остается красивым словом, за которым скрываются все те же старые иерархии.
В постколониальном мире, где слишком часто нас призывают не ворошить прошлое, южноафриканский опыт напоминает: без разоблачения и разрушения структур любое «прощение» будет лишь новой формой подавления.
Но борьба продолжается: в апреле 2025 года Высокий суд Южной Африки подтвердил, что лица, обвиняемые в убийстве трех молодых антиапартеидных активистов 43 года назад, могут быть привлечены к уголовной ответственности. Обвинения включают убийство и апартеид как преступления против человечности — впервые в Африке и впервые в мире. Решение Высокого суда открывает путь другим процессам по делам о преступлениях против человечности в Южной Африке.
Литература по теме
