После распада классических колониальных империй середины XX века — Британской, Французской, Голландской, Португальской — казалось, что эпоха подчинения народов осталась в прошлом. Молодые государства получили независимость, написали конституции и спели гимны. Но очень скоро стало понятно, что поднять собственный флаг — не значит освободиться от чужих правил. Разбираемся, как работает неоколониализм.
Термин «неоколониализм» впервые ввел философ Жан-Поль Сартр, а широкое значение он получил благодаря первому президенту независимой Ганы Кваме Нкруме, автору книги «Neocolonialism: The Last Stage of Imperialism» (1965). Нкрума писал: «Неоколониализм — это когда государство формально независимо и имеет все внешние атрибуты суверенитета, но его экономическая и политическая система направляется извне».
Предупреждение оказалось пророческим. Новые независимые государства Африки, Азии и Латинской Америки вскоре оказались в паутине долговых обязательств, торговых соглашений и внешних инвестиций, которые обеспечивали богатым странам, в том числе бывшим имперским метрополиям, доступ к чужому сырью, рынкам и дешевой рабочей силе.
Если империи XIX века действовали пушками и флотами, то империи XXI века оперируют займами, валютными свопами и торговыми пактами. Глобальные финансовые институты — Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк — стали ключевыми инструментами этой новой системы. Джозеф Стиглиц, нобелевский лауреат и бывший главный экономист Всемирного банка, в своей книге «Globalization and Its Discontents» писал: «МВФ диктовал странам, зависящим от его кредитов, условия, которые подрывали их суверенитет: сокращение бюджета, приватизация, отказ от субсидий, открытие рынков для иностранного капитала».
Так возникли Structural Adjustment Programs — программы реформ, введение которых МВФ стал требовать от стран в обмен на займы. Именно они вынудили многие государства приватизировать госкомпании, снизить социальные расходы и переделать рынки под нужды транснациональных корпораций.
В XXI веке Африка снова оказалась ареной внешнего влияния, но теперь главную роль на континенте играет не Бельгия, Британия или Испания, а Китай. Под лозунгом партнерства и взаимного развития Пекин реализует инициативу «Пояс и путь»: строит дороги, электростанции, порты и стадионы, предоставляя миллиарды долларов кредитов. Но за обещанием сотрудничества обычно скрывается многолетняя долговая зависимость. В своей работе «The Chinese Model of Neocolonialism in Africa: A Case Study of Angola» исследовательница Эда Хамдун назвала эту систему «ресурсно-обеспеченные кредитами» — инфраструктура в обмен на нефть и медь.
С 2000 по 2023 год китайские государственные банки предоставили африканским странам кредитов на 182 миллиарда долларов. В результате в Анголе больше половины нефтяного экспорта идет на выплату долгов. Долги Джибути, где в 2017 году открылась первая зарубежная военная база Китая, составляют больше 70% внешнего долга. В Кении строительство железной дороги Момбаса — Найроби стоимостью 4,7 миллиарда долларов, финансируемое Экспортно-импортным банком Китая, оставило страну в долгах и практически не принесло прибыли. В 2020 году The Economist писал, что проект «оказался экономическим тупиком».
Латинская Америка — другой фронт неоколониальной зависимости, но с теми же инструментами. Здесь давление также идет через долги, приватизацию и контроль инфраструктуры. Как сказал однажды экономист Майкл Хадсон, «долг — самая мощная форма рабства».
Спустя два года после того, как в 2001 году Аргентина пережила жестокий экономический кризис и дефолт, МВФ вновь начал предоставлять ей кредиты, но потребовал продолжать приватизацию и либерализацию. Результат — стратегические отрасли (энергетика, транспорт, водоснабжение) перешли под контроль иностранных корпораций. И хотя на несколько лет страна смогла вернуть контроль и ввести протекционистские меры для собственного производства, сейчас у власти находится либертарианец Хавьер Милей, который продолжает брать у МВФ и США кредит за кредитом и проводит реформы, которые уничтожают социальный сектор.
Согласно аналитикам, приватизация существенных секторов экономики и внешние инвестиции — это симптомы продолжающегося внешнего контроля, причем Аргентина не единственный должник МВФ и глобальных организаций.
Предпринимались попытки вырваться из этого круга. Например, Венесуэла, Боливия и Эквадор национализировали нефтегазовые ресурсы, но давление рынка и мгновенных санкций ясно показали: империя не нуждается в армии и флоте, чтобы уметь наказывать непокорных. Впрочем, к 2025 году дошло и до силовых методов: Дональд Трамп угрожает Венесуэле бомбардировками и наземной военной операцией.
Неоколониализм проявляется не только в экономике, но и в политико-военных соглашениях. Так, Австралия сохраняет стратегический контроль над малыми островными государствами Тихого океана, прежде всего над Тувалу. В 2023 году было подписано соглашение Falepili Union, формально о помощи и защите от климатических угроз: Австралия обязалась защищать Тувалу, если возникнет необходимость. На деле документ дает Канберре право вето на внешнеполитические и оборонные соглашения Тувалу.
Похожие механизмы действуют и в других частях региона. Австралия и США добились подписания соглашений с Папуа — Новой Гвинеей о военном доступе к портам и аэродромам, включая базу «Ломбрум» на острове Манус. Как отмечал Reuters, договор формально направлен на укрепление обороноспособности страны, но фактически дает Вашингтону возможность разместить военные силы и контролировать ключевые морские маршруты.
А Китай в 2022 году подписал на Соломоновых островах соглашение о безопасности, позволяющее направлять туда свои силы «для защиты китайских граждан и инвестиций». Документ вызвал тревогу среди соседей. Бывший премьер-министр Новой Зеландии Джасинда Ардерн тогда заявила, что договор фактически создал возможность военного присутствия Китая в регионе.
Неоколониализм способен процветать и в сфере культуры. Писатель и постколониальный теоретик Нгуги Ва Тхионго в книге «Decolonising the Mind» (1986) писал: «Самая коварная форма колониализма та, что живет в сознании. Когда колонизированный говорит на языке колонизатора и думает его категориями, он уже не нуждается в цепях». Двадцать первый век сделал эту зависимость технологически тотальной. Язык, образование, массмедиа и цифровые платформы создают новую иерархию смыслов. Западные университеты доминируют почти над всеми остальными, английский стал языком науки, Netflix — инструментом стандартизации вкусов, а Google — арбитром знания.
Философ Ачилле Мбембе в «Critique of Black Reason» (2017) писал: «Запад сохранил власть определять, что считается мировым, а что — локальным. Именно эта власть определений и есть ядро неоколониализма». Так формируется культурная зависимость, невидимая, но устойчивая власть над сознанием.
Даже климатическая политика в какой-то момент стала новым инструментом контроля. Китай строит зависимость с помощью кредитов и инфраструктуры — Европа делает то же самое, просто под другими флагами, например климатической ответственности и зеленого перехода. По данным греческого аналитического центра Transnational Institute of Social Ecology, страны ЕС продвигают проекты по производству зеленого водорода и возобновляемой энергии в Африке, фактически превращая континент в батарею для Европы.
Например, в Намибии, одной из беднейших стран мира, реализуется крупный водородный проект при поддержке Германии и ЕС. Как отмечает Deutsche Welle, большая часть произведенной энергии будет экспортироваться в Европу, тогда как местное население получит «ограниченную выгоду и значительные экологические риски». Так возникает феномен, который исследователи называют decarbonisation by dispossession, «декарбонизация отчуждением», — когда экологическая политика сопровождается изъятием земли, воды и энергии у местных сообществ.
Торговыми и инвестиционными соглашениями Брюссель навязывает экологические стандарты, фактически лишая развивающиеся страны policy space — возможности проводить собственную промышленную политику. Как отмечает журнал Foreign Policy, «нечестность в разговоре об энергетических потребностях развивающегося мира бесчеловечна и аморальна». Богатые страны требуют отказа от углеводородов, но не предлагают доступных альтернатив, оставляя бывшие колонии поставщиками сырья и дешевой энергии. Так зеленый неоколониализм становится новой формой старых имперских отношений, эксплуатацией под видом экологической ответственности.
Страны Глобального Юга осознают проблему и прямо сейчас ищут пути выхода из неоколониальной зависимости. Вот несколько примеров.
Для многих стран Глобального Юга десятилетия независимости стали не праздником, а напоминанием: свобода без контроля над экономикой лишь иллюзия. Мир изменил язык зависимости, но не ее суть. Сегодня она выражается не в колониях, а в процентах по кредитам, квотах на экспорт и внешнем управлении. Первый президент Ганы Кваме Нкрума предупреждал: «Независимость Ганы не имеет смысла, если она не связана с полной свободой всего Африканского континента». Эта фраза давно вышла за пределы материка. В XXI веке она звучит как универсальное напоминание: свобода всегда коллективна, а зависимость — глобальна.
Неоколониализм не пережиток, а действующая архитектура глобального неравенства. Империи больше не маршируют — они инвестируют, кредитуют и обучают. И пока возможность сказать нет остается привилегией немногих, борьба с неоколониализмом — это не история прошлого, а задача настоящего.
Литература по теме
